Произошедшие в начале 90-х гг. перемены в общественно-политической жизни страны самым непосредственным образом сказались на состоянии гуманитарно-социальных наук, в том числе на их номенклатуре. Навсегда - во всяком случае, хочется на это надеяться - ушли в небытие одни научные и псевдонаучные дисциплины ("история КПСС", "научный коммунизм" и пр.), зато появились другие, о которых в Советским Союзе если и упоминали, то обязательно в сочетании с определением "буржуазная". К последним можно, в частности, отнести политологию (или политическую науку - кому как больше нравится). Любопытно, что ротация дисциплин практически никак не изменила положения солидного пласта деятелей, занятых в сфере гуманитарного знания и образования. Те же люди, которые вчера писали диссертации по истории КПСС и научному коммунизму, сегодня именуют себя политологами и пишут статьи, посвященные актуальным проблемам политической жизни или анализу путей развития современного общества. Представляется, что для той легкости, с какой произошла подобная смена предмета изучения, были более фундаментальные причины, чем обыкновенное желание подстроиться под конъюнктуру - последнее, конечно, тоже имело место, но оно не объясняет того, почему желаемое смогло так органично перерасти в действительное.
   Во всем этом легче разобраться, если очертить круг проблем, который охватывает дисциплина, называемая политологией. Прежде всего, легко заметить, что она фактически включает в себя ряд предметов, традиционно относимых к разным областям социально-гуманитарного знания - здесь и элементы политической социологии, и конкретно-историческое изучение политических процессов (как макро-, так и микроуровня), и описание т.н. "политических технологий", т.е. чисто прикладных методик. Если добавить к этому четко выраженный ценностно-просветительский момент, то нетрудно прийти к выводу, что политическая наука представляет собой именно то, отсутствие чего в советское время были призваны заменить так называемые "идеологические" дисциплины - а именно изучение актуальных проблем современности, или, другими словами, "историю сегодняшнего дня".
   Особенностью официальных общественных наук при советской власти было то, что они как черт ладана боялись любой темы, имеющей мало-мальскую актуальность для современной политической практики. Это было весьма заметно хотя бы по исторической науке. В 60-80-е гг. (речь, естественно, не идет о временах самого лютого мракобесия - 20-50-х годах, когда отклонением от официальной линии - с соответствующими последствиями - могло считаться что угодно) можно было относительно спокойно заниматься проблемами древнего мира, средневековья, не говоря уже о специальных дисциплинах - археологии, этнографии и т.п. Несколько опаснее было приближаться к рубежу ХIХ-ХХ столетий - особенно при изучении отечественной истории. Этот период рассматривался как "почти современность". Тут уже приходилось широко пользоваться эвфемизмами, учиться искусству "мудрого умолчания" ("умный да поймет"), эзопову языку и прочим премудростям научной конспирологии. И уж совсем безнадежным делом было пересечь черту, именующуюся "1917 год". Здесь практически безраздельно царила "история КПСС", а на долю научного исследования выпадали, да и то по чистой случайности, только те периферийные области, о существовании которых партийное руководство скорее всего просто не подозревало. Характерной особенностью "истории КПСС" и "истории СССР советского периода" было то, что, в отличие от собственно научных дисциплин, они не искали ответы на вновь и вновь возникающие вопросы, а подыскивали подходящие вопросы на освященные начальственным благоволением ответы. Вопросы, не входящие в это число, отметались с порога, а в случае настырности вопрошающих и вовсе переводились в разряд провокационных.
   В отличие от "истории КПСС" и "научного коммунизма", являвшихся сугубо идеологическими дисциплинами, политология имеет и собственно научный статус. Она не только преподается, она предполагает еще и исследование преподаваемого предмета. Иначе говоря, политология призвана давать ответы на те вопросы, от которых т.н. "идеологические дисциплины" и стремились оградить общество, т.е. от актуальных проблем современной политической жизни. В свете этого нисколько не удивительно, что вчерашние специалисты по истории КПСС и научному коммунизму в массовом порядке двинулись на штурм политологических твердынь. Уже чисто психологически им было гораздо легче - ведь им предстояло заняться поиском ответов на вопросы, о существовании которых они знали или хотя бы догадывались, но которые были призваны отметать с порога как "не имеющие место быть". Просто они наконец-то вошли в дверь, у которой долго стояли привратниками.
   Трудно, однако, избавиться от впечатления, что современная отечественная политология недалеко ушла от своих предшественников - "истории КПСС" и "научного коммунизма". И дело не только в том, что значительной массе работ, относящихся к данной сфере, присущи "родимые пятна" прежних идеологических дисциплин (только поменялась партийность, с точки зрения которой оцениваются те или иные события и процессы), а признаков собственно научного исследования в них не найти и под микроскопом. Такая-то ситуация является вполне рядовой. Абсолютное большинство опусов, претендующих на звание научных, относится к числу написанных, что называется, "для послужного списка", "для докторской". Число профессионально выполненных работ на несколько порядков меньше, но их наличие на сто процентов подтверждает научную значимость той или иной дисциплины. А что таковые в политологии, в том числе и современной отечественной, в наличии имеются - факт неоспоримый. Речь о другом. Складывается впечатление, что в чисто методологическом плане политическая наука - причем в значительной степени это относится не только к российской, но и к мировой политологии - еще не осознала своей специфики. Политология знает, что она существует, но не знает, чем обусловлено ее существование - отдельное от политической социологии и политической истории. Ведь формально ее содержание вполне исчерпывается этими двумя составляющими. Ответ на вопрос о причинах существования политологии в качестве самостоятельной дисциплины, как представляется, может быть получен только на путях осознания ее как органической части весьма специфической отрасли общественного знания, которую правильнее всего было бы определить как "история сегодняшнего дня".
   Наивно считать, что предметом внимания истории является прошлое, т.е. "то, что было". Как раз подобных ограничений историческая наука не знает. При изучении того или иного события прошлого в уме историка всегда присутствует та или иная картина будущего - причем будущего, соотносящегося не только с объектом исследования, но и с его субъектом. Любое событие или процесс историк вписывает в процесс более широкий, который, в свою очередь, вписывается в следующий по уровню и т.д. Другими словами, чтобы понять суть какого-либо явления, требуется рассмотреть его с точки зрения целого ряда макроуровней, и последняя инстанция здесь - история всего человечества, которую, никуда не денешься, следует признать процессом принципиально незавершенным. Увидеть историю человечества как целое можно только слив воедино прошлое, настоящее и будущее. Причем будущее в этой картине играет едва ли не решающую роль - несмотря на то, что оно представляет собой исключительно идеальное построение, имеющее не столько научный, сколько ценностный характер. Именно это идеальное построение является тем ориентиром, который историк так или иначе имеет в виду при изучении любого явления или процесса. Ведь нельзя же отрицать, что одно и то же событие выглядит совершенно по-разному в зависимости от того, рассматривается ли история человечества как движение к "светлому будущему", или как циклическое возвращение всего на круги своя, а то и вовсе как сползание от худшего к наихудчайшему.
   Таким образом, каких-либо временных ограничений предмет исторической науки не знает. Цель истории как науки - дать максимально полную картину жизни и развития человечества, а значит включить в нее и прошлое, и настоящее, и будущее. Другое дело, что методы изучения и первого, и второго, и третьего будут неизбежно различаться. В каждом случае на первый план будут выходить разные моменты.
   При изучении прошлого задача исследователя - дать не только максимально подробное, но и предельно систематизированное изображение изучаемого объекта, вписав его при этом в максимально широкий контекст - по возможности, вплоть до истории человечества в целом. Описание объекта как функционирующей и развивающейся по своим законам системы порождает необходимость в особой отрасли общественного знания, специализирующейся на изучении законов и принципов функционирования и развития социальных систем. Таким образом у исторической науки появляется теоретический отдел, именуемый обществоведением. Со временем конкретно-исторические исследования и обществоведение превращаются в две как бы полностью самостоятельные отрасли. Связь между ними не пресекается, они постоянно подпитывают друг друга, однако при этом их самостоятельность не только не уменьшается, но, напротив, растет. Каждая из этих отраслей вносит свой вклад в построение максимально полной и максимально систематизированной картины развития человечества: конкретно-исторические исследования обеспечивают ее полноту, обществоведение - системность. Поскольку в этой картине неизбежно присутствует представление о будущем, к которому движется человечество, из нее невозможно совершенно устранить ни ценностные моменты, проистекающие из жизненных установок самого исследователя, ни моменты, связанные с его мировоззренческой партийностью. Однако все эти моменты проявляются в весьма опосредованном виде, а нормой считается стремление к минимизации их влияния на конечный результат исследования.
   Совсем иная ситуация возникает, когда дело касается изучения будущего. Естественно, что ни о каком конкретно-историческом исследовании здесь говорить не приходится. Мало того, само слово "изучение" здесь не вполне применимо, поскольку речь идет не о научном построении некоего идеала (на что безо всяких к тому оснований претендуют вульгарные марксисты, позитивисты и пр.), а скорее о ценностном целеполагании. Но при очерчивании общих контуров будущего немалую роль могут сыграть методики, выработанные обществоведением, - например, аппарат критики и отсева нежизнеспособных гипотез. Действительно, есть разница, когда развитие событий прогнозируется с учетом аккумулированного опыта человечества, или когда имеет место одна лишь заинтересованность видеть будущее именно таким, а не каким-либо другим. Однако любая попытка определить контуры будущего неизбежно заканчивается появлением некоего гибрида, сочетающего элементы и научного, и ценностного подходов. Приоритет здесь, естественно, за последним - самая наинаучнейшая картина будущего непременно основана на горячем желании видеть его определенным образом. Науке же остается подчиненная роль. В лучшем случае она сможет подкорректировать эту картину с учетом имеющегося опыта, но не более.
   Наконец, совершенно особую, пограничную, ситуацию мы наблюдаем, когда в качестве предмета изучения выступает настоящее, т.е. "история сегодняшнего дня". Здесь соединяются и конкретно-исторические исследования, и теоретические разработки, и непосредственная общественная практика. Причем что касается практики, то на первый план выходит не просто ценностный подход к исследуемым явлениям, но взгляд на них с точки зрения непосредственных политических и социально-экономических интересов. Принципиальная особенность "истории сегодняшнего дня" заключается в том, что она занимается событиями и процессами, еще не завершеннными*. Вопрос же об их завершении - не только научного, но и самого что ни на есть практического свойства. Все это вносит ряд нюансов в их изучение.
   Начать с того, что, приступая к изучению текущих событий и процессов (т.е. тех, которые относятся к области "истории сегодняшнего дня"), исследователь неизбежно меняет направление своей специализации. Как конкретно-исторические исследования, так и обществоведение разделяются на ряд подотраслей - в зависимости от специфики предмета изучения. Так, обществоведение включает в себя политэкономию, теорию государства и права, социологию, в том числе и политическую, и пр. Конкретно-исторические исследования могут распространяться на экономическую сферу, социальную, политическую и пр. При этом исследователи, занимающиеся изучением экономических ли, социальных или политических процессов, продолжают оставаться историками - независимо от того, что используемые ими методы зачастую достаточно различны. Точно так же и обществоведы, когда их внимание касается событий прошлого, по характеру своих исследований - независимо от специализации - остаются обществоведами, изучающими не конкретный ход тех или иных процессов, а принципы и законы их развития.
   Иначе обстоят дела при изучении текущих событий и процессов. Прежде всего, немедленно стирается грань между конкретно-историческими и теоретическими исследованиями, зато становятся более чем очевидными границы между специализациями. Так, анализом протекания экономических процессов занимаются отнюдь не историки, а экономисты, анализом сложившейся на настоящий момент социальной структуры населения, его настроений, ожиданий, поведения - социологи, анализом действующего права и функционирования государственных институтов - правоведы, анализом разворачивающихся политических процессов и событий - политологи и т.д. При этом весьма характерно, что основной мотивацией исследовательской деятельности является не отвлеченный научный интерес, а практические потребности общества. Если для изучения прошлого вопрос об актуальности темы исследования выглядит пережитком утилитаристского взгляда на науку, то для исследования настоящего он просто излишен - здесь никто не занимается темами, актуальность которых не подкреплена конкретным социальным заказом (а то и вовсе прямым рыночным спросом).
   Почему же при изучении "истории сегодняшнего дня" историки как таковые оказываются мало востребованными? (Вчерашние "специалисты" по истории КПСС не в счет - профессиональные историки никогда не считали их своими коллегами, и дело тут, судя по всему, отнюдь не только в скудости реальных знаний и отсутствии навыков работы с источниками и литературой.) Объяснение достаточно простое. В условиях, когда приходится иметь дело с событиями и процессами, принципиально не завершенными - не только на макро-, но и на микроуровне, - конкретно-историческое исследование буксует, поскольку некоторая, причем едва ли не самая главная, часть объекта изучения попросту отсутствует. В этих условиях требуется другое - умение составить максимальное число схем, по которым могут развиваться события, умение распознать в изучаемом процессе частный случай функционирования и развития какой-то определенной системы. Недостаток фактов исследователь должен возместить не поиском новой информации (таковая еще не появилась), а построением эффективно работающей гипотезы. Для этого необходим не столько конкретно-исторический, сколько теоретический багаж. Создаваемые историком прошлого гипотезы носят скорее эвристический, нежели концептуальный характер. Если такая гипотеза не способствует нахождению новых фактов, новых массивов информации, в конкретно-историческом исследовании она играет суррогатную роль, заполняя имеющиеся пробелы, которых, по идее, быть не должно вовсе. При исследовании же текущих событий, когда лакуна задана изначально, причем замещает она самую важную часть - будущее, гипотеза призвана дать ответ на самый главный вопрос: "чем все это кончится?". В этих условиях она выполняет прежде всего концептуальную функцию, беря на себя роль несущей конструкции, а зачастую - и фундамента здания, которое вынужден сооружать исследователь. Поскольку прочность этого фундамента невозможно гарантировать конкретно-историческими изысканиями, остается уповать на инструменты теоретического творчества. В противном случае велика опасность, что недостаток знаний будет компенсирован небескорыстной заинтересованностью исследователя истолковать события в нужном для себя ключе.
   Впрочем, сказанное отнюдь не означает, что историку заказан путь в область проблем сегодняшнего дня. Повторим: необходима гораздо более основательная теоретическая подготовка. При изучении прошлого значительную пользу приносят не только концептуалисты, обладающие широким кругозором и способностью к обобщению, но и "рабочие муравьи" - фактографы, вводящие в научный оборот новые массивы данных или просто дающие хронику тех или иных событий и процессов. В изучении настоящего концептуалистом нужно быть обязательно. Быть фактографом здесь бесполезно - собранные факты будут или слишком разрозненны и эпизодичны, либо слишком общи и банальны, чтобы представлять ценность для других исследователей. Время фактографов придет позже, когда изучаемое явление завершит свое существование и отойдет в прошлое, когда сложатся условия для его анатомического препарирования. Пока же необходимо изучать реакции живого организма, а не ждать, что покажет вскрытие.
   Впрочем, поле для конкретно-исторических исследований в изучении текущих процессов и событий также достаточно широко, и кто как не историк способен извлечь максимум информации об исследуемом объекте из имеющихся данных. (То, что этот "максимум" завтра будет выглядеть жалкими клочками и обрывками, - это уже другой вопрос.) Во-первых, историк должен понимать, что все сделанное им, - это только часть работы, которую необходимо выполнить, и что следующими его шагами должны явиться вычленение сути рассматриваемых процессов и формулирование на этой основе прогноза на будущее. А во-вторых, "историк сегодняшнего дня" должен четко осознавать специфику своего предмета, а также условий, в которых ему предстоит работать. Осознание этой специфики поможет ему не только адекватно оценить ограниченность имеющихся в его распоряжении средств, но и открыть возможности, которых по определению лишены исследователи "того, что прошло".
   Попробуем сначала разобраться в тех трудностях, которые возникают у "историка сегодняшнего дня" в силу специфики предмета его исследования. Здесь можно выделить три группы проблем. Первая связана с особенностями теоретического анализа актуальных проблем сегодняшнего дня, вторая - со сложностью положения самого исследователя как непосредственного участника событий и процессов, им изучаемых, и, наконец, третья - с условиями проведения собственно конкретно-исторические исследований.
   Начнем с проблем теоретического анализа. Выше уже указывалось на совершенно особую роль гипотезы (прогноза) в творчестве "историка сегодняшнего дня". Причем роль эта настолько велика, что здесь правомерно говорить именно о творчестве, а не просто о концептуальном обобщении. Развитое воображение, а также не менее развитый критический аппарат - необходимейшие инструменты для исследователя, выбравшего своей темой проблемы настоящего. (Это вообще-то справедливо в отношении любого исследователя, но для "историка сегодняшнего дня" фактически не предусмотрено полутонов. Аналитики, занимающиеся актуальными текущими проблемами, делятся только на "толковых" и "всех остальных". "Просто профессионалы" здесь не котируются, поскольку польза от них если и есть, то только на вспомогательных работах.) Приходится, однако, признать, что названное сочетание - вещь не слишком частая. Большинство людей с богатым воображением оказываются несколько обделены чувством меры и умением оглядываться на реалии, а потому не могут считаться исследователями как таковыми, тогда как ученые, обладающие отточенным критическим аппаратом, зачастую боятся отойти хотя бы чуть в сторону от уже проложенной колеи. Чтобы заполнить пропасть, лежащую между "сегодня" и "неведомым завтра", необходима способность сконструировать буквально из ничего целый букет сценариев и вариантов и одновременно отобрать именно те "ростки", которые смогут прижиться на почве уже имеющегося знания.
   Самая большая трудность состоит в том, что гипотеза-прогноз касается процессов не макро-, а микроуровня. Спрогнозировать, что станется с человечеством в целом всегда легче, чем предсказать итог парламентских выборов. Будущее человечества можно описывать самыми обтекаемыми фразами (для этого нередко достаточно просто веры), о результатах выборов нужно говорить конкретно, т.е. с цифрами в руках. Будущее вообще - слагаемое макропроцессов, длящихся на протяжении десятилетий и потому более-менее четко прослеживаемых, результаты выборов - итог причудливого сплетения макропроцессов и микрособытий - первые еще можно вычислить, вторые - никак. Постоянное совмещение попыток определить суть протекающих в обществе макропроцессов с расчетами погрешности, создаваемой неучтенными факторами и непредвиденными случайностями, - и называется построением прогнозов на будущее.
   Вторая группа проблем связана с вмешательством общественной практики в процесс исследования текущих событий. Прямым следствием того, что при их изучении будущее входит в концептуальное построение не опосредованно (как при изучении событий прошлого), а непосредственно - как его органическая часть, является неизбежная ангажированность, или партийность исследователя. Последний должен учитывать, что любое сделанное им обобщение автоматически примет партийный характер - особенно в том, что касается политики. Причем речь идет о партийности не мировоззренческой (как, опять же, при взгляде на события прошлого), но именно о политической. Что ни говори, а "историк сегодняшнего дня" изучает процессы, в которых сам же непосредственно участвует. Позиция стороннего наблюдателя здесь невозможна в принципе, более того, она вряд ли может быть сколько-нибудь правдоподобно сымитирована. Концепция любого незавершившегося процесса или события непреложно включает в себя в качестве неустранимого элемента прогноз на будущее, и этот прогноз уже вольно или невольно вписан в общее представление исследователя о том, какой вид примет это будущее. Такой вещи, как сугубо "технологический" прогноз, в природе не существует, во всяком прогнозе обязательно будет присутствовать аксиологический момент. Если же таковой отсутствует, то можно без сомнений утверждать, что никакого прогноза, по сути, нет - в лучшем случае имеет место его имитация. Человек не способен быть равнодушным к миру, в котором он живет, от состояния которого зависит его собственное благополучие. В еще большей степени это характерно для исследователя, сделавшего основной жизненной установкой стремление узнать - что же в этом мире происходит. Как его анализ, так и его прогноз непременно содержит оценочный момент: "это хорошо", "это плохо", "это плохо, но ничего не поделаешь" и т.д. В подавляющем большинстве случаев свой нравственный и политический выбор исследователь делает гораздо раньше, чем прочие участники изучаемых им событий и процессов. О чем, впрочем, говорить, если "история сегодняшнего дня" по определению занимается исключительно актуальными проблемами, а исследователь - первый, кто распознал их в качестве актуальных. Речь, как правило, идет уже не просто об аксиологическом моменте, а о прямом выполнении социального, политического, а то и вовсе рыночного заказа. В такой ситуации у исследователя просто нет выбора: или он обозначит собственную партийную позицию, или будет выражать чужую. Третьего не дано. Вернее, третий вариант существует, но вряд ли может быть рассмотрен как нечто полноценное: исследователь не выражает ни свою, ни чужую партийную позицию, он просто пишет халтуру, которая не нужна ни ему самому, ни кому-либо еще, ни, тем более, науке и обществу. В лучшем случае он всучит этот неликвид какому-нибудь простаку, но вряд ли сможет повторить это когда-либо еще.
   Другими словами, партийность - это, наряду с конкретно-историческим анализом и анализом теоретическим, неотъемлемый элемент исследования актуальных проблем сегодняшнего дня. Это прямое и неустранимое следствие практической актуальности того или иного вопроса. Свести ее к минимуму, что считается нормальным при изучении прошлого, нереально - она запрограммирована уже самой незавершенностью изучаемых событий и процессов. Можно за многое ругать марксизм-ленинизм и отдельных его классиков, но одно обстоятельство было подмечено ими с абсолютной точностью. Представитель регрессирующего, "загнивающего" класса** не может адекватно оценивать происходящее. Самое большее, на что он способен, - делать толковые замечания по частным вопросам (и то благодаря цинизму, т.е. вопреки основным посылкам своего мировоззрения), но все они будут тонуть в болоте несбывающихся надежд и неутраченных иллюзий. Механизм адекватности или неадекватности срабатывает в данном случае почти автоматически. Анализируя незавершившиеся события и процессы (и завершая их умозрительно), аналитик неизбежно закладывает в прогнозную часть своей концепции исход событий, благоприятный для близкой ему социальной группы. Дальнейшее зависит от способностей последней оправдать этот прогноз. Если указанных способностей давно уже нет, то как гносеологическая, так и практическая ценность такого анализа близка к нулю. Если наоборот - то адекватность анализа и прогноза становится фактом. И дело здесь отнюдь не всегда в личных качествах аналитиков. Зачастую весьма умные и эрудированные люди своими ценностями и жизненными интересами связаны с артефактами таких социально замшелых эпох, что можно только дивиться тому первобытному мракобесию, каким веет от выдаваемого ими анализа текущих событий. И это при том, что в изучении конкретных явлений прошлого они нередко достигают неплохих результатов.
   Вывод из этого только один. Способность исследователя адекватно оценить состоятельность близкой ему социальной группы весьма ограниченна. Это почти то же самое, что дать объективную и беспристрастную оценку самому себе. Такая оценка всегда будет субъективна и пристрастна. Поэтому рекомендовать исследователю сменить свою партийность так же бесполезно, как советовать ему поменять свое "я".
   Наконец, проблемы третьей группы порождены условиями, в которых исследователь осуществляет конкретно-исторические изыскания. Главная из них - это, конечно же, проблема источников. В распоряжении "историка сегодняшнего дня" еще нет систематизированных архивов. Информацию ему приходится черпать отовсюду - порою из источников самого сомнительного свойства, которыми "нормальный" историк позволит себе воспользоваться разве что для "вхождения в предмет". Однако политологу, изучающему явления текущей политики, вычитанный в бульварной прессе слух зачастую может дать гораздо больше ценной информации, чем целый ворох аутентичнейших источников типа официальных пресс-релизов и заявлений, главная цель которых - создать имидж, а не отразить истинное положение дел.
   Нужно отметить, что проблема аутентичных источников осложняется тем, что доступны из них лишь немногие - в основном такие, которые фигуранты современной общественной жизни согласны выставить на всеобщее обозрение, т.е. официальные документы. О материалах, на которых строит свое исследование традиционный историк, остается только мечтать. Такие документы, как внутренняя переписка органов власти и общественных организаций, личная переписка политических деятелей, протоколы, составляемые для внутреннего пользования, и пр. попадают в руки исследователя крайне редко. Следует также помнить, что зачастую актуальность информации делает ее рыночным товаром, с которым его владельцы расстаются отнюдь не бесплатно. Добавив сюда конкурентов, заинтересованных в том, чтобы имеющиеся у них сведения оставались только их достоянием, а также государственный аппарат, чья склонность к засекречиванию информации является, видимо, родовым клеймом, нетрудно сделать вывод: если историк прошлого в своем стремлении к максимальной полноте информации сталкивается в основном с трудностями объективного характера, то препоны на пути "историка сегодняшнего дня" большей частью вполне рукотворны. Все это приводит к тому, что документально-фактологическая база, с которой приходится работать исследователю, изобилует "белыми пятнами", для заполнения которых у него нет ни времени, ни, чаще всего, возможности. Таким образом, ему и здесь приходится призывать на помощь воображение и заполнять лакуны гипотезами и предположениями. Неизбежное следствие этого - шаткость подавляющего большинства концептуальных обобщений. Исследователь в таких условиях должен обладать поистине собачьим нюхом, чтобы в небогатом наборе фактов угадать линии и точки, могущие быть использованными в качестве несущих балок концептуальных построений. Эти обстоятельства делают еще более бесполезным "просто профессионализм" в приложении к изучению текущих событий и процессов - здесь недостаточно ремесленных навыков, здесь нужен концептуально-теоретический талант.
   Еще одна проблема, носящая не только конкретно-исторический, но и теоретический характер, - крайняя скудость историографии. Если документально-фактологическая база - это, так сказать, пассивный словарный запас историка, то активным следует признать систему научных работ. Именно литература задает планку, на которую обязан ориентироваться любой исследователь и ниже которой он не имеет права опускаться. Именно она организует результаты исследования в некую систему и определяет направление дальнейшей работы. Столкновение многих концепций, каждая по-своему систематизирующих представления относительно изучаемых событий и процессов, и рождает понимание, в каком направлении следует продолжать исследования, какие еще имеются пробелы в историческом знании и т.п. В любой дисциплине должен существовать своего рода насыщенный раствор разнообразных концептуальных построений, борьба между которыми и является основным двигателем развития науки. К сожалению, в "истории сегодняшнего дня" подобное невозможно. Нет и речи о том, чтобы, ориентируясь на историографию, исследователь мог выделить неосвоенные участки и направления. Настоящее рождается прямо сейчас, образуя сплошное непаханое поле, которое еще только ожидает первичной обработки. Сбор и элементарная систематизация фактов отнимают столько сил и времени, что на концептуальное обобщение информации их остается совсем немного. Именно поэтому подавляющее большинство работ, посвященных текущим событиям и процессам, - это справочные и обзорные материалы, где собранная информация систематизируется по предметно-хронологическому принципу, а роль концептуальных обобщений выполняют общие размышления полупублицистического свойства.
   Конечно же, пишутся и проблемные статьи, а иногда даже и монографии, но, к сожалению, их авторы в подавляющем большинстве делают это "с прицелом на диссертацию", т.е. руководствуясь соображениями личной карьеры, а не научным интересом. Проблемы, ставящиеся в этих работах, зачастую не являются результатом органического развития той или иной области знания, а носят надуманный характер, а то и просто высосаны из пальца. В отличие от работ справочно-обзорного характера, имеющих скорее прикладную, чем собственно научную ценность, но, тем не менее, хотя бы обеспечивающих первичную обработку данных, работы последнего рода представляют собой просто имитацию научного процесса. Их авторы, как правило, мало информированны и практически не пытаются опираться на результаты черновой работы, приведенные в справочно-обзорных трудах. Таким образом получается, что два названных течения в историографии "сегодняшнего дня" движутся как бы параллельно и никак не связаны друг с другом. Тем авторам, которые занимаются сбором и упорядочением информации, редко хватает времени на написание статей и монографий, те же, кто берет на себя смелость обобщать и концептуализировать, не располагают соответствующей документально-фактологической базой. Достойные же проблемные статьи и монографии могут выйти только из-под пера исследователей, способных сочетать напряженную работу по сбору и систематизации первичной информации с не менее напряженной концептуальной деятельностью. К сожалению, подобного рода труды - лишь редкие перлы в густом потоке наукообразной халтуры. Конечно, рано или поздно время расставит все по своим местам: "имитационные" построения будут благополучно забыты, появятся глубокие исследования, острые проблемные статьи, фундаментальные обобщающие труды. Но это будет уже история прошедшего, а не сегодняшнего дня.
   Все перечисленные трудности достаточно серьезны, чтобы отбить желание заниматься "конъюнктурными" актуальными проблемами и тратить силы на то, что впоследствии, с высоты накопленного опыта, будет выглядеть как рассеивание таланта по ветру. Следует отметить, что предубеждение против занятий исследованием текущих событий и процессов весьма распространено - в частности, в среде профессиональных историков. И все это было бы верно, если бы не одно "но". Любые проблемы и трудности имеют и оборотную сторону и при более пристальном рассмотрении могут превратиться в источник дополнительных возможностей.
   Начнем с гипертрофированной роли гипотезы в изучении текущих событий и процессов. Да, "историку сегодняшнего дня" действительно приходится слишком много предполагать, брать на веру, а то и просто гадать. Но ведь именно на этом как нельзя лучше оттачивается умение концептуализировать и совершенствуется навык отделять зерна от плевел. Одно дело выявлять причины того или иного процесса, когда уже известно, чем он завершился, - здесь, в зависимости от мировоззренческих и прочих предпочтений, можно выдвигать любые объяснения и отстаивать их до конца жизни, приводя в защиту своей точки зрения удобные факты и отбрасывая неудобные. И совершенно иное - попытаться на основе имеющихся скудных данных сформулировать суть развивающегося процесса и предсказать, чем он в итоге завершится. В случае ошибки можно привести в свое оправдание тысячу и один довод - это уже не отменит того факта, что существо изучаемого процесса, его место в процессе более высокого уровня и характер его взаимоотношений с процессами равного и более низких уровней определены недостаточно верно, недостаточно точно и недостаточно полно. Специфика творчества не оставляет исследователю путей для отступления. Или он умеет давать сбывающиеся прогнозы, учитывая сотни макро- и микрофакторов, и тогда он состоятелен как ученый, или не умеет - и тогда следует сменить профессию.
   Далее - об ангажированности и партийности. Конечно же, они делают исследователя субъективным и пристрастным. Но они же создают дополнительный стимул к изысканиям, укрепляют и расширяют интерес ко всему, что связано с предметом исследования, помогают почти инстинктивно чувствовать, где проходит "нерв" окружающего бытия, и отличать сущностное от фонового. Историк, изучающий давно прошедшие явления, может годами рассматривать их последовательность и удивляться тому, что заставляло людей действовать так нерационально, так нелепо. Историк, изучающий текущие события, почти всегда понимает, что движет участниками той или иной ситуации, - в подавляющем большинстве случаев судить об этом он может по себе. Он волен не соглашаться с поступающими "неразумно" людьми, но ему понятны мотивы, которыми они руководствуются. Ему не надо строить модель ситуации, в которой оказались действующие лица сегодняшних событий и процессов, - он находится внутри нее, и ему достаточно оглядеться вокруг. Сказанное в большей мере относится к исследователям с "адекватной" партийностью, но характерно, что даже те, чья партийность вне всяких сомнений маргинальна, вполне разбираются в том, какие вопросы текущей жизни действительно актуальны, а какие только выдаются за таковые, - что ни говори, в первом случае затрагиваются их практические, жизненно важные интересы, а во втором всего лишь соображения по этому поводу.
   Что касается доступности источников, а также информации в целом, то, в самом деле, в этом плане положение "историка сегодняшнего дня" по сравнению с историком прошлого кажется незавидным. Однако и здесь исследователь настоящего имеет определенные преимущества. Не следует забывать, что документы, которые хранятся в архивах или были опубликованы, составляют ничтожную долю от общего массива материалов, существовавших в те времена, когда они были действующим фактором общественной жизни. Все остальные, то есть почти все, утеряны навсегда. Историк прошлого уже никогда до них не доберется. "Историк сегодняшнего дня" не просто имеет шансы заполучить большинство источников - он погружен в них. Да, многие документы и материалы ему недоступны, но доступных несравнимо больше. Он имеет дело с самым настоящим потоком информации. Историку прошлого на его месте у него просто не хватило бы рук, чтобы собрать в одну громадную кипу все то, что ему хотелось бы иметь. "Историк сегодняшнего дня" имеет возможность постепенно формировать собственный архив, благо субъекты современной общественной жизни пока еще щедро делятся документами и материалами. Понятно, что историк прошлого такой возможности лишен. Лишен он и ряда специфических источников и тем более возможности самому такие источники создавать. Так, "историк сегодняшнего дня" может обратиться за комментариями и разъяснениями непосредственно к участникам текущих событий - взять интервью, провести анкетирование и пр.
   Наконец, несколько слов о проблемах историографического характера. Да, исследователю текущих событий не всегда удается опереться на разработки предшественников и коллег. Он похож на первопроходца, торящего тропу на свой страх и риск. Да, пока не существует планки, равнение на которую его дисциплинировало бы. Но, с другой стороны, отсутствие развитых концепций, а значит, и борьбы между этими концепциями имеет для "историка сегодняшнего дня" и некоторые плюсы. В частности, его не связывают жесткие традиции, которых вынужден придерживаться при описании определенных явлений историк прошлого, а самое главное - отсутствует борьба между школами, в которой любая попытка сделать шаг в сторону от принятой в том или ином кругу схемы приравнивается к побегу, а любая попытка подвергнуть схему испытанию на прочность - к провокации. В отличие от исследователя прошлого, тратящего немалую часть сил и нервов на преодоление стереотипов, канонов и догм, "историк сегодняшнего дня" может позволить себе действовать без оглядки на авторитеты, пользоваться любой терминологией - и быть уверенным, что ему будут благодарны за любую попытку систематизации и обобщения первозданного хаоса, в каком пребывает множащаяся день ото дня информация. Наконец, "история сегодняшнего дня" предельно демократична. Каждый миг она создает новые реалии, уравнивающие стартовые условия для маститых и начинающих ученых. И тем, и другим приходится пахать целину, и прошлые заслуги играют в этой страде отнюдь не такую большую роль, как при просеивании грунта на десятилетиями культивируемых делянках. Разница, конечно же, есть - опыт есть опыт, и его ничем не заменить. Однако постоянная смена реалий требует и постоянного обновления опыта. Стоит хотя бы чуть сбавить темп, и можно не сомневаться - менее опытный, но более прыткий конкурент моментально начнет дышать в затылок.
   Таким образом, на "историю сегодняшнего дня" можно смотреть как на до половины налитый стакан - как известно, его можно считать и наполовину полным, и наполовину пустым. Все зависит от личной позиции исследователя. Желающий работать всегда будет изыскивать возможности, не желающий - оправдание своему бездействию. Но истинным исследователем все-таки правильнее считать того, кто не просто действует, а действует очень и очень активно.

   * Именно поэтому автор предпочитает употреблять термин "история сегодняшнего дня", а не, к примеру, "история современности". Понятие "современность" делает акцент все-таки на чисто временных рамках, имея в виду период активной общественной деятельности одного поколения. Кроме того, "современность" - это отнюдь не синоним "настоящего", поскольку не подразумевает незавершенности событий и процессов. События и процессы, завершившиеся всего лишь накануне, уже являются делом прошлого, но мы еще долго будем относить их к разряду современных. Так что если "современность" и "настоящее" и можно считать синонимами, то только на макроуровне. "История сегодняшнего дня" макроуровнем не ограничивается.
    ** Имеется в виду, конечно, не формальная принадлежность к тому или иному общественному слою - здесь-то как раз у человека есть возможность делать выбор. Речь идет именно о тождестве ценностей и жизненных интересов.