Общепризнанным недостатком системного подхода является его статичность. Гарантируя успешное изучение структуры объекта и механизма его функционирования, этот подход даёт сбой, когда возникает необходимость объяснить причины изменения характеристик объекта, его последующей трансформации и дезорганизации. Иными словами, отвечая на вопросы "что?" и "как?", системный подход пасует перед "почему?". Подобно знаменитой апории Зенона об Ахилле и черепахе, он режет по живому - разрывает неразрывное, отрицая самоё движение.
   Напротив, исторический подход легко справляется с вопросом "почему?", давая объяснение практически всему, с чем имеет дело, причём обычно не одно, а целую серию. Однако цена этим объяснениям становится видна, как только очередь переходит от обобщений к деталям: конструкции, выглядевшие правдоподобными с высоты птичьего полёта, при ближайшем рассмотрении теряют свою убедительность.
   По всей видимости, мастерство исследователя состоит в умении сочетать системный и исторический подходы, причём таким образом, чтобы изучаемый объект представал как нечто целое, а не распадался на две не связанные друг с другом "картинки", первая из которых описывает его структуру и функции, а вторая - становление и развитие. Удаётся это не многим.
   Так или иначе, самое трудное для исследователя - это объяснить развитие системы - того, что в силу относительной самодостаточности вроде бы не должно развиваться, а тем более распадаться. Между тем временнaя ограниченность любой системы - такая же аксиома научного знания, как и системная самодостаточность. Система, если её существование не прерывается досрочно внешними обстоятельствами, переживает периоды зарождения, становления, расцвета, зрелости, увядания, упадка и окончательной дезорганизации, т.е. смерти. Этому циклу подчинены и общественные системы, отличие которых от систем природных заключается в ещё большей недолговечности.
   В особенной степени это касается политических систем, чей период существования укладывается, как правило, в несколько десятков лет - обычно не более трёх. Последнее утверждение, конечно, плохо согласуется с традиционными формулами, согласно которым были в истории тысячелетние империи и многовековые республики. Однако следует помнить, что, как и всё в общественной жизни (да и в живой природе в целом), политическая система поддерживает своё существование путём постоянного воспроизводства и в конце очередного цикла представляет собой нечто совершенно самостоятельное, отличное от того, чем она была циклом ранее. При этом воспроизводится как бы внешняя оболочка, тогда как находящееся внутри "содержимое" уже мало напоминает то, что когда-то заполняло старые меха.
   Взять хотя бы политическую систему США. С институциональной точки зрения за последние 200 с лишним лет она претерпела лишь незначительные изменения. Но стоит с макроуровня опуститься на уровень партийной системы, и обнаружится, что примерно каждые 30 лет в политической жизни Соединённых Штатов происходили кардинальные сдвиги, в результате которых в корне менялись политическая повестка дня, состав основных игроков или, как минимум, их политическое лицо - другими словами, на смену одной системе приходила другая.
   Ту же самую картину можно наблюдать и на примере российской истории в целом и советской в частности. На первый взгляд, установленный коммунистами режим просуществовал без серьёзных изменений более 70 лет. Однако, даже если считать относительно "либеральные" 1920-е годы лишь прелюдией к периоду сталинского тоталитаризма, невозможно отрицать, что к середине 1950-х политическая система, основанная на жёстком контроле вездесущего государства, изжила себя, уступив место другой - менее бесчеловечной и более толерантной. Несмотря на очевидную преемственность (до 1977 г. в стране действовала прежняя, сталинская, конституция), в новой системе государство уже не столько навязывало обществу свою волю, сколько пыталось "полюбовно" договориться с разными его частями, пусть и продолжало вести этот разговор с позиции силы.
   Итак, средняя продолжительность жизни политической системы - около 30 лет, плюс-минус 5-10. Под влиянием внешних обстоятельств эта жизнь может досрочно прекратиться. Так, система, воплотившаяся в России после выхода манифеста 17 октября 1905 г., протянула меньше 12 лет, не выдержав нагрузок Первой мировой войны. В других условиях внешние обстоятельства могут не сократить, а, напротив, продлить системе жизнь, законсервировав на какое-то время процесс распада. Не исключено, в частности, что подобную роль для сталинского режима сыграла Великая Отечественная война - победа в ней вознесла диктатора на недосягаемую высоту, а беспрецедентное падение жизненного уровня стало точкой отсчёта, оглядываясь на которую население ещё долгие годы безропотно терпело тяготы и притеснения.
   Вопрос в том, какой этап своего развития переживает политическая система современной России - становление, консолидация, окостенение, упадок? Если брать за начальную точку 1990 год, в котором был избран Съезд народных депутатов РСФСР и принята Декларация о суверенитете, то мы наполовину прошли период консолидации и являемся свидетелями расцвета системы. При этом в её функционировании уже можно заметить отдельные признаки окостенения, связанные с чрезмерной централизацией: возрастающий год от года государственный контроль за всеми сторонами общественной и экономической жизни, низкая эффективность работы госаппарата, расширение масштабов коррупции и пр.
   С другой стороны, 1990 год можно отнести и к периоду распада прежней системы. Впереди были четыре года революционной смуты, по итогам которой в конце 1993 г. оформился нынешний "институциональный дизайн". Впрочем, как своего рода переходный период можно рассматривать 1990-е годы в целом; в это время система тестировалась, приспосабливалась к условиям среды - чтобы с началом нового века и тысячелетия перейти к работе в полноценном режиме. В этом случае нашу систему можно считать очень молодой, переживающей этап становления. О её способности адекватно реагировать на требования внешней среды свидетельствуют, в частности, упорство, с которым финансовый блок правительства охраняет от посягательств Стабилизационный фонд (системе нужен резерв на "чёрный день"), а также отказ президента В.Путина баллотироваться на третий срок (обратное было бы свидетельством окостенения системы).
   Вместе с тем нынешняя политическая система, судя по всему, ещё более зависима от внешних факторов, чем её предшественницы. И если в ХХ в. главным из подобных факторов была военная угроза, то сейчас в этом качестве выступает конъюнктура мировых цен на энергоносители, намного более непредсказуемая, а потому и более опасная - степень этой опасности успела вполне испытать система позднесоветская. Внезапное падение цен на углеводороды станет серьёзной встряской для сегодняшнего политического режима: выяснится, по крайней мере, какие тенденции в нём доминируют - к поступательному развитию или к окостенению. В первом случае он приспособится к изменившейся ситуации, во втором пойдёт вразнос, как это случилось в 1916-17 гг. с "третьеиюньской монархией", а во второй половине 1980-х гг. - с "развитым социализмом".
   Ну а пока мы наблюдаем интересные процессы в развитии партийной системы. До середины 2006 г. Кремль, как можно предположить, делал ставку на формирование т.н. доминантной системы, то есть системы, в которой доминировала бы "Единая Россия", а другие партии играли бы роль оппозиции, крикливой, но маловлиятельной - в силу отрезанности от финансовых и информационных ресурсов. В действительности подобная система была бы не доминантной, а псевдодоминантной - она только имитировала бы доминантную, не являясь таковой по существу. Если при доминантной системе в правящую партию входят в том числе и высшие должностные лица, то при псевдодоминантной никакой правящей партии, собственно, и нет: есть только "партия власти", полностью подчинённая правящей бюрократии, которая всячески подчёркивает свой беспартийный статус и де-факто находится вне какого бы то ни было политического контроля.
   В литературе такую систему обычно называют авторитарной доминантной¹, однако здесь термин "авторитарная" скорее затуманивает, нежели проясняет суть дела. Если партия, называемая правящей, на самом деле ничем не правит, а лишь служит ширмой для реальных властителей, то это уже совсем другая политическая система. Определение "авторитарная" в словосочетании "авторитарная доминантная система" выполняет примерно ту же роль, что и слово "суверенная" в выражении "суверенная демократия" - роль префикса "эрзац-" или "псевдо-".
   Однако создатели псевдодоминантной системы, судя по всему, столкнулись с препятствием, которое так и не сумели преодолеть. А именно: для устойчивости подобной системы необходимо, чтобы "партия власти" получала на выборах значительно больше 50% голосов, желательно не меньше 70%. В принципе, нет ничего страшного, если будет и меньше 50%. В 2003 г. "Единая Россия" получила 37,57% по партийным спискам и около 46% (103 места из 225) по одномандатным округам, что не помешало ей взять под контроль в Госдуме более двух третей голосов. Но это было сделано благодаря "независимым" одномандатникам, которые являются слишком ненадёжной опорой и в любой момент готовы переметнуться на сторону противника - недаром во второй Госдуме большинство из них предпочитало поддерживать коммунистов либо занимать нейтральную позицию. Желанием устранить данный "фактор неопределённости", по всей видимости, и объясняется полный переход к пропорциональной системе на думских выборах. К тому же мажоритарная система даёт преимущества региональным властям, тогда как централизация власти - одна из главных особенностей текущего этапа в развитии нынешней политической системы и, возможно, признак уже начавшегося её окостенения.
   В любом случае система, в которой центр слишком зависит от регионов, - это совсем не то, что нужно Кремлю. Ему нужна именно псевдодоминантная система, когда "партия власти" не только получает на выборах 70% голосов, но и полностью управляется из администрации президента. Пока же не удалось добиться ни первого, ни второго. В подавляющем большинстве субъектов Федерации "Единая Россия" не дотягивает до 50%-ной планки, а региональные отделения ЕР зачастую находятся под контролем не столько центра, сколько губернаторов. Ни у кого, например, нет сомнений, что в Москве "единороссы" всецело подчиняются Ю.Лужкову, в Татарстане - М.Шаймиеву, в Екатеринбургской области - Э.Росселю и т.д.; лишь там, где губернатор - не более чем пешка, назначенная Кремлём, местная "партия власти" послушна только президентской администрации.
   Но ещё более важным, скорее всего, явилось то обстоятельство, что за пределами влияния власти по-прежнему остаётся добрая половина избирателей (а в большинстве регионов и того больше). Именно на этой части электорального поля и пасутся популисты, чьи позиции правящая бюрократия, вразрез с собственным интересом, укрепляет политикой отсечения власти от общества. Кремль уже не раз пытался освоить эту "целину" и, казалось бы, достиг определённых успехов. Созданные при его участии партийные образования заметно потеснили на выборах давних противников "партии власти" - коммунистов. Но успехи эти были основаны на таланте симулякров обливать грязью конкурентов, который рано или поздно не мог не обратиться против "Единой России". В какой-то момент симулякры, начав всерьёз гвоздить "партию власти", из оппозиции имитационной превратились в оппозицию всамделешнюю - такая история произошла, в частности, с "Родиной" и Российской партией пенсионеров. Найти на них управу оказалось достаточно просто - по принципу "я тебя породил, я тебя и убью", - однако важен сухой остаток: популистское поле по-прежнему дикое, целина непокорённая.
   Можно было, конечно, сделать вид, что непокорённых земель не существует - есть только та территория, которую успели обжить "единороссы". На создание подобного впечатления и были направлены отмена графы "против всех" в бюллетенях для голосования, а также запрет на создание избирательных блоков - сначала формальных, а затем и реальных (в рамках одной партии). Дикое поле хоть никуда и не делось, но занять его уже некому: новым игрокам поставлен заслон, а для укрощения старых наготове послушные избиркомы и карманные суды; если же избиратели не захотят голосовать за имеющиеся партии, то об этом просто никто не узнает.
   Однако такая система тоже не имеет ничего общего с реальным доминированием: доминирование - это когда везде, а не среди тех 30% россиян, которые ещё ходят на выборы. Похоже, власть признала наличие дикого поля как данности и принялась изыскивать пути его освоения. Объявленное прошедшим летом объединение трёх партий - Российской партии жизни, Российской партии пенсионеров и "Родины" - можно рассматривать как очередную попытку продвинуться в этом направлении. Раз уж экспансия "Единой России" выдохлась, значит, нужно создавать ручную оппозицию, которая отбивала бы голоса у "диких" оппозиционеров и даже потявкивала бы на "партию власти", но ни в коем случае не повышала голос на верховную власть, как посягнули "родинцы" и "пенсионеры".
   Велик соблазн спрогнозировать, что у Кремля опять ничего не выйдет. РПП и "Родине" тоже предназначалась роль ручной оппозиции, но как только у власти возникли неприятности с монетизацией льгот, симулякры перестали слушаться хозяина: ведь если хочешь оседлать протестный электорат, то протестовать надо как следует, иначе никто тебе не поверит. Вот и на прошедших осенью 2006 г. выборах во главе списка Российской партии жизни в Свердловской области были поставлены популярные в регионе Е.Ройзман и А.Новиков, с такой яростью клеймившие "Единую Россию" и стоящих за нею местных чиновников, что "Родине" и РПП даже в лучшие времена было до них далеко. Где гарантии, что эти люди окажутся более управляемы, чем Д.Рогозин и В.Гартунг, и не сорвутся с поводка?
   Впрочем, в последние годы Кремлю удавалось слишком многое из того, что казалось немыслимым в 1990-е гг. Так что было бы опрометчиво исключать его удачу и на этот раз. Возникает вопрос: если всё пойдёт как задумывалось, какую партийную систему мы получим на выходе? Надо полагать, похожую на гегемонистскую - вроде тех, что в 1950-80-е гг. установились в странах т.н. народной демократии: по форме - многопартийность, по содержанию - однопартийный режим, где все властные рычаги сосредоточены в руках партии-гегемона. Но именно похожую, а не ту же самую. Если сегодня мы имеем псевдодоминантную систему, то в случае успешной реализации проекта "РПЖ-РПП-"Родина"" получим систему псевдогегемонистскую. Реальная власть всё равно останется у беспартийной бюрократии, а партии - как псевдоправящая, так и псевдоппозиционная - продолжат играть роль декорации, единственная задача которой - придать пристойный вид полуавторитарному, полуплебисцитарному режиму. В подобной ситуации неважно, какую систему имитирует декорация - доминантную, гегемонистскую... Да хоть бы и двухпартийную: пусть эти две партии меняют друг друга в качестве псевдоправящих, суть дела не изменится.
   Хотя в случае имитации двухпартийности конкуренция, поначалу тоже вполне имитационная, легко может стать настоящей. Ведь уже сегодня Российская партия жизни сплошь и рядом принимает в свои ряды перебежчиков из "Единой России" - тех, кто когда-то ввязался в борьбу за посты внутри "партии власти", а проиграв, был с позором из неё изгнан. Таких изгоев по стране пруд пруди, им только дай сигнал - они с готовностью встанут в ряды "новой оппозиции" и вполне искренне кинутся воевать со своими обидчиками. А там недалеко и до раскола - наподобие того, какой "партия власти" переживала с осени 1998 г. по весну 2001-го, будучи разделённой на партии начальства регионального ("Отечество - Вся Россия") и начальства федерального ("Единство"). Понятно, что нынешняя власть такого раскола не допустит, но лишь до тех пор, пока крепки её позиции, а как только они пошатнутся, во всеобщем развале не уцелеет ни псевдоправящая, ни псевдооппозиционная партии.

1. Укрощение методом стерилизации:
метаморфозы российского популизма